Все шестеро студентов, выпустившихся в 1996 году с кафедры динамической геологии ГГФ ТГУ, сейчас стали главными геологами. Как считает выпускник того года, заместитель генерального директора по геологии Шельф-Арктика Дмитрий Голованов, это — лучшее свидетельство о качестве образования в ТГУ. Как в степях искать золото и алмазы, почему в студентов кидались камнями и где сегодня в России место для научного подвига — в новом выпуске проекта Tomsk.ru и ТГУ «Университет без границ».
Я вырос в небольшом городе Миасс под Челябинском, собирался заниматься историей — в конце 1980-х годов появилась куча публикацией по исторической тематике, меня интересовала Византия, я собирался поступать в Свердловск. Более того, туда даже поступал, но не набрал балл. У меня оставался год до призыва в ряды Вооруженных сил… Оборонные предприятия, расположенные в нашем городе, плотно работали с разными вузами — МФТИ, Ленинградским оптико-технологическим и Томским государственным университетом. Весной к нам приезжали их выездные комиссии и принимали экзамены у ребят. Родители отправили меня туда — чтобы поступил хоть куда-то. Я сдал экзамены в ТГУ и забыл совершенно. Но поскольку оригиналы документов уже уехали в Томск, вскоре я был вынужден поехать вслед за ними.
И… это было первое знакомство с совершенно другой культурой. Крупные города Урала (Екатеринбург, Челябинск, Пенза) хоть и имеют свои университеты, но это города в основном промышленные, производственные. А в Томске — совершенно другая среда! Все производство выдавлено на периферию, а в центре — студенческая феерия! Я понял, что хочу здесь учиться, но… проходной балл на истфак снова не набрал.
Узнал об этом, иду по Университетской роще, грущу… И тут навстречу люди с гитарами, с рюкзаками, весьма вольно одетые. Спрашивают: «Ты чего грустишь?». Я рассказываю, что не поступил. Они: «А что ты беспокоишься, пошли с нами!». Ведут меня в приемную комиссию, подводят к Наталье Ивановне Савиной, преподавателю ГГФ. Она посмотрела документы — восемь баллов, а на ГГФ проходной — шесть. «Подавай заявление — и мы тебя зачисляем!».
Таким образом, я был зачислен на геолого-географический факультет, в 212 группу, но мечта быть историком меня не покинула, поэтому я пошел на истфак и написал заявление на вечернее отделение. И первый курс учился на двух факультетах: днем на географическом, после обеда — на историческом, а в промежутке сидел в замечательной научной библиотеке! При этом силы оставались не только на учебу — мы ж молодые! И пели до утра (были замечательные ребята, КСПшники), и межвузовские турниры по бриджу устраивали, и в походы ходили, и всяческие акции организовывали — время-то было политически активное. Например, были одними из тех, кто выступал против закачки радиоактивных отходов в Томске-7: участвовали в работе конференций, общественных слушаний, объясняли людям, как работает геологическая среда и почему, если ты закачал в Томске-7 радиоактивную воду, она выйдет через какое-то время из-под Колпашева в Томь и «убьет» всю рыбу и жителей Колпашева.
Я поступил в ТГУ в 1991 году, самая большая проблема была с бытом. Помню, зимой в -40 в общежитии отключали отопление и электричество, и мы, наверное, дня три, пока не ликвидировали аварию, жили в палатках и жгли костры прямо в коридорах.
Истфак — это все-таки, помимо профильных вещей типа истории Сибири, этнографии, археологии, отличное базовое гуманитарное образование: нам преподавали логику, риторику, философию, которые были еще с момента зарождения университета в XIX веке. А на ГГФ, помимо чисто геологических, достаточно сложных для первокурсников предметов, с самого начала шла палеонтология, кристаллография. И как потрясающе нас учили! Например, на петрографии Юрий Васильевич Уткин стоял и бросал в тебя камень, ты должен был его поймать и бросить ему обратно, назвав породу, которую поймал. Пока не научишься «видеть» камень, зачет не сдашь. На минералогии Луиза Алексеевна Зырянова так художественно рассказывала о том, как образуется минеральная ассоциация, что Пушкин отдыхает! Палеонтология — это Наталья Иванова Савина. Даже человеку, который не любит этот предмет, они привила уважение к этим давно вымершим животным, которые позволяют получить полезную геологическую информацию после своей смерти. В структурной геологии у нас было два замечательных «структурщика». Один — Александр Иванович Родыгин, он и региональный геолог, и структурный геолог, и художник. Непосредственно геологическое картирование вел Макаренко Николай Иванович, он приучил нас к аккуратности и, самое главное, ответственности к заполнению геологической документации. Это важно: те карты, которые ты делаешь сегодня, должны читаться через 60-70 лет.
И так про каждого я могу говорить долго — настолько дружный коллектив, настолько комплексная подготовка! По итогам обучения, я считаю, у нас колоссальный результат: из шести человек, выпустившихся из моей группы, пять впоследствии стали главными геологами.
После первого курса отчислили у нас примерно 20 человек, и не за геологию или сложные новые предметы, а за высшую математику. И со второго курса — еще человек 10 за физику. Базовая физико-математическая, а потом химическая подготовка была на ГГФ, конечно, колоссальная. Я уверен, что она и сейчас такая же. В дальнейшем это очень помогает в профессии.
Год я продержался вполне хорошо, сессии на обоих факультетах закрывал вовремя. Но летом, когда начались практики, произошла накладка, которая и заставила меня окончательно выбрать профессию. Дело в том, что геологи уезжали на практику раньше — в конце мая. А у историков она начиналась в июне. Поочередно пройти их было невозможно, и я поехал на общую геологическую практику не со всеми в Хакасию, а на Южный Урал в составе полевой геологической партии Института минералогии Уральской академии наук (он базировался как раз в моем родном Миассе).
Была такая идея: и сделаю программу по полевому картированию с геологами, и поработаю вместе с археологами на раскопках уникального объекта — городища Аркаим. Получился шикарный, на мой взгляд, отчет, но научный руководитель полевой практики не разделял мои подходы: есть программа — должен выполнить, а ты ее не выполнил. Поэтому после первого курса я начал опять готовиться к службе в рядах Вооруженных сил. Если бы не завкафедрой Валерий Петрович Парначев, который в деканате договорился, что я на следующий год пройду практику вместе со всеми. Решил, что геологии я нужнее, и со второго курса стал моим научным руководителем… А историей я занимаюсь до сих пор — как любитель. В пандемию, когда на «удаленке» было больше свободного времени, восстановил историю своей семьи по архивным документам до начала XVIII века, сейчас у меня в генеалогическом древе больше 550 человек.
Зато та первая «историческая» практика определила мой научный интерес в геологии на пять лет вперед: я плотно занялся изучением геологического строения и геодинамической эволюции Южного Урала. Изучал вулканогенно-осадочные породы и орудинение, которое с ними связано. Мы выделили большую палеовулканическую постройку практически в идеальной сохранности. Обычно горные породы, которые выводятся на поверхность, эродируются и деформируются вследствие тектонических движений. А здесь она так удачно захоронилась, что ее можно было картировать и изучать как современный вулкан. Только ему 340 миллионов лет…
В 1990-х тяжело было заработать деньги не криминальным путем. А здесь — целый мир, к тому же бесплатный. Люди платят сейчас достаточно серьезные суммы, чтобы добраться, скажем, до плато Путорана или до Байкала, посмотреть на эти красоты. А здесь тебя полевая партия снабдит едой, униформой, отправит в уникальнейшие, красивейшие места. Ты занимаешься тем, что ты любишь. Даже если в проливной дождь 1,5 месяца напролет приходится размывать глину — для того, чтобы понять, есть в ней алмазы или нет… Мы делали сложнейшие маршруты, местные жители говорили: «Вы золото ищете?» — «Нет, алмазы». — «Это вы зря, алмазов здесь нет, но золото — есть!».
Нам в конечном итоге повезло: во время исследований мы открыли золотобаритовое рудопроявление. Также искали полиметаллические руды, поделочный камень. И все было бы замечательно, если бы не экономическая ситуация. Я в 1996 году поступил в аспирантуру, а мои друзья, коллеги, однокурсники ушли работать. Разрыв в наших доходах увеличился сразу в 100 раз. Моя первая студентка, которую я выпустил как аспирант, в 1999 году стала главным геологом участка на угольной шахте в Белово. Приезжала потом и говорила: «Дмитрий Юрьевич, вы нас так хорошо учили, так много знаете, а работаете за 13 долларов в месяц!».
Через какое-то время я, в силу жизненной ситуации, начал искать работу на производстве. В 2000 году появилась вакансия в «ТомскНИПИнефть». Я уже тогда стал кандидатом геолого-минералогичесикх наук. Мы откровенно поговорили с Валерием Петровичем, и он меня отпустил. Еще год я читал практики для первокурсников — по вечерам приезжал в университет после работы. Потом уже окончательно расстались. Моя история с Томским университетом длилась 10 лет. Когда я пришел в «ТомскНИПИ», первым делом удивился, что они не работают с каменным материалом. Нефтяники сидят за компьютером, смотрят в лучшем случае на сейсмические разрезы или каротаж, а в худшем даже их не видят — просто рисуют карты, оконтуривая пробуренные скважины. Но я знал, что у НИПИ есть кернохранилище (ТГУ сотрудничает с ТомскНИПИ).
Проблема в том, что разработчиков нефтяных месторождений не учат хорошо работать с каменным материалом, с геологией. Этим я и занялся. Перелопатили кучу данных в кернохранилище, потом мы с петрофизиками увязывали это исследование с данными геофизического исследования скважин. Спасибо судьбе — я попал в ТомскНИПИ тогда же, когда туда пришел работать Владимир Ильич Биджаков, с ним началось развитие Томского лабораторного комплекса, и в 2000-х годах он прогремел в отрасли очень сильно. Потом, глядя на успех томичей, такой лабораторный комплекс стали развивать и тюменцы, сейчас большая часть исследований делается на базах Тюмени. Но первыми были именно томичи.
Впоследствии я много работал на зарубежных проектах — в Алжире, в Латинской Америке. С 2013 года пришел в «Шельф-Арктику». За эти годы мы открыли три нефтяных месторождения — на Хатанге (море Лаптевых), на Сахалинском шельфе (Охотское море). Последнее крупное открытие было в 2021 году на шельфе Печорского моря, сейчас идет разведка. Арктика — это один из самых неизведанных регионов, рай для исследователя! Здесь найдется предмет изучения на любой вкус: можно изучать геологию, геокриологию, гидрогеологию, экологию. Это первое. А второе — это величие. Ледяное безмолвие действует магнетически. Стоишь на берегу ледовитого океана, полярная ночь, снежная пустыня, северное сияние — и понимаешь, что когда-то, 100 лет назад, на этот берег вышли первые люди, пробурили первые скважины, получили первые данные. Ищете место для подвига — оно там!
Но где бы ты ни оказался, всю жизнь остаешься выпускником ТГУ. Мы держимся друг за друга и стараемся сохранять свое коммьюнити. Томск — особенная песня, которая была очень правильно «написана».
