«Не смог выбрать между физикой и историей», — так объясняет выбор ФсФ ТГУ Алексей Савин, ныне — известный ученый, завкафедрой философии РАНХиГС, профессор «Сколково», член редколлегии Большой Российской энциклопедии. Но именно открытость и порядочность преподавателей факультета дали опору в трудное время развала страны. Как жить, если мир тебя выталкивает, и в чем измеряются достижения философской мысли — в специальном проекте Tomsk.ru и ТГУ «Университет без границ».
Место, где я родился, имеет интересную историю. Поселок Элитное Чаинского района Томской области. Еще до революции его учредила Академия наук — во время столыпинской реформы люди ехали в Сибирь со своим посевным материалом, а он не «взлетал». И сюда отправили несколько ученых-агрономов для выращивания новых, «сибирских» сортов зерновых культур. Нашли красивое, хорошее место, так и появился поселок Элитное. Разумеется, к моему рождению остались только следы от этого всего, и тем не менее — это была не совсем обычная деревня в глуши.
Сам я первоначально собирался стать физиком, заочно заканчивал физматшколу в Новосибирском академгородке. И… никак не мог выбрать между физикой и историей. Мне было интересно и то, и другое. И мой выбор был, собственно говоря, не выбирать. Между прочим, я потом узнал, что ровно такая же ситуация была с университетом у Канта…
Все решил случай. Ситуация: у меня из Новосибирска слишком поздно приходит поезд, мой автобус до дома уже ушел, и я — мальчишка 16 лет — оказываюсь в незнакомом Томске до утра. Я слышал, что здесь есть университет. Пришел в главный корпус часов в девять-десять вечера.
Сидит охранник: «Зачем пришел?». — «Про университет узнать». — «Так здесь никого уже нет». — «Мне никто и не нужен, я просто посмотреть». И охранник не выгоняет меня, а включает свет на всех этажах. Я вижу эту великолепную лепнину, профессорскую галерею… Всю ночь брожу по корпусу. К утру уже знаю, что это точно будет только этот университет, без вариантов.
Но вопрос с историей и физикой ещё стоял. И вот однажды в нашу школу приезжает девочка-биолог из ТГУ — «вербовать» будущих студентов. Она привозит рекламный проспект, и там помимо всего прочего сообщается: открыт 12-й факультет, философский, на котором изучают и историю, и физику. Ну и все! Пишу отказ на зачисление на физфак в НГУ, куда меня брали без экзаменов. И в 1988 году становлюсь студентом первого набора ФсФ.
Что такое философия, я не понимал. В 14 лет попробовал прочесть две книжки — Виц «Демокрит» из серии «Мыслители прошлого» и «Философию права» Гегеля. В одной книжке я все понял, и мне было неинтересно дальше. А во второй я не понял ничего… Это и породило интерес, наверное. Гегель и сейчас у меня в сумке лежит.
Физика и история на факультете читались действительно в немалых объемах и очень хорошими специалистами, философия на них совсем не похожа. Но мне быстро стало здесь так хорошо, так здорово! И главная заслуга в этом — конечно, учителей. Вадим Фролович Макаров. Это такая трансцендентально-логическая машина! С таким горизонтом! Валерий Борисович Родос – он формальный логик, очень глубокий человек, ученик Зиновьева, писатель.
Мой друг-физик из Новосибирска был главным разработчиком в «Филипсе», и когда он переезжал в Голландию, взял с собой всего три книжки, одна из них — «Теория и практика полемики» Родоса. Сказал, что это одна из самых умных книг, которые он когда-либо читал. Ольга Геннадьевна Мазаева. Целая эпоха! Ну и, конечно, бесконечный научный и человеческий авторитет Анатолия Константиновича Сухотина, его интеллигентность.
Я сам был свидетелем сцены: сидит на кафедре Сухотин, уже старенький, и заходит девочка-первокурсница, отдать какие-то бумаги. Она здоровается, а он — нет… Повисает пауза. А он в это время на самом деле встает — ему трудно разгибаться, поэтому длится это минуты полторы. Не может сказать «здравствуйте» женщине до тех пор, пока не встал…
И собственно философская, и историко-философская составляющая учебы были очень сильными. И одновременно, поскольку мы учились в перестройку, это время очень открытого разговора. Этот пафос, желание понять вырождались в то, что сейчас я бы назвал квази-мыслью, несмотря на то, что люди не спали, до пяти часов шли дискуссии… Задним числом я сейчас понимаю, что никакой мыслью это не было. Больше имитация… Но открытость — была! И одновременно, благодаря упомянутым людям, была еще и атмосфера порядочности.
Кстати, огромный удар по университету, на мой взгляд — это закрытие курилок. Самые интересные места, где самая горячая полемика! Я иногда, будучи некурящим человеком, выходил оттуда через час-полтора, просто потому что мужики так рубились! Складывались неожиданные конфигурации: спорили физики, биологи, филологи…
Помню бессмертную вещь. Стоит, значит, Вадим Фролович, мой научный руководитель, смолит. И на него нападает какой-то молодой кандидат-физик. И кричит: вы философы, нам столько лет вешали лапшу на уши, со всем этим коммунизмом и прочим! На что Вадим Фролович совершенно невозмутимо отвечает: «Мы лапшу варили. А уж как вы распорядились ею, это было ваше дело».
Вадим Фролович обычно начинал лекцию с фразы «Я не философ, я преподаватель». Мол, я могу что-то объяснить, а за порождение концептов — это не ко мне. Это, конечно, был маневр — не без внутреннего кокетства… Но у меня даже бумажка есть на сей счет: я историк философии, а не философ. И докторская у меня по истории философии. Я про Канта с Гегелем, про Гуссерля с Хайдеггером. «Давайте попробуем понять, чего там толковые люди думают». С другой стороны, если ты в другого философа не вдумался, ты свое не помыслишь.
Тем не менее, проучившись четыре с половиной курса, я понятия не имел, кем стану. Как раз наступил 1993 год — крах страны, все в хлам. К слову сказать, весело накрылись медным тазом карьеристы, которые поступали на философский факультет для того, чтобы дальше идти в райком партии секретарями и инструкторами по идеологии. Это же был «партийный» факультет — наряду с такими направлениями, как история партии и политэкономия. Что делать дальше? Абсолютно никакого понимания, кроме одного: я ни за что не стану преподавателем философии.
Преподавание — это так или иначе адаптация, а я хотел иметь дело с твердой материей, чего бы то ни было там — бревна, мысли… И тут у меня преподавательская практика. Я иду в Политех, и мне попадается группа ядерных физиков. Оказались, они уже читали ВСЕ.
Дал им индийского философа Нагарджуны — полторы страницы текста. Когда-то его читал, поди и они справятся, и мне не напряжно. Открываю освежить в памяти эти полторы страницы — и ничего не понимаю… И так неделю. По 14 часов сижу над этим текстом, у меня же лицо! И скоро я его потеряю!
До сих пор вспоминаю эпизод: поехали мы грузить чай (подрабатывали, как могли). Я привез на вокзал Томск-II костюм — у меня потом семинар по Нагарджуне. А чай был колючий, грузинский — мешки все время кололи спину. И так что-то там «накололо», что по пути к студентам в голове щелкнуло. На семинарах было так хорошо, что я решил не оставлять преподавание. Как раз поступило предложение пойти в аспирантуру…
Зачем физику философия? Именно как физику — не нужна, и может быть даже разрушительна. Я солидарен с Мамардашвили, который гениально описывает философскую ситуацию: «Мир выталкивает тебя из себя». Мир — это некая совокупность средств для решения проблем. Иногда человек сталкивается с такой проблемой, когда вся совокупность средств наличествует, но ни одно из них нельзя запустить. Философия — это в некотором смысле подготовка, наброски карт для ориентации в ситуациях, когда тебя «вытолкнуло».
Со студенческих лет я занимался исследованиями феноменологии. Это сейчас одно из центральных направлений мировой философии. Если попытаться объяснить просто, то феноменология — это про то, как у людей возникает доверие к миру, к другим людям и самому себе.
В 1997 году я защитил кандидатскую диссертацию. И буквально через несколько дней поехал к другу в Новокузнецк. Он, кстати, выпускник истфака, сейчас — переводчик философских текстов с чешского языка, давно живет в Праге, а тогда работал прорабом в строительной бригаде.
В Новокузнецке был открыт филиал Кемеровского университета, и поскольку мы люди университетские, решили заглянуть туда, в надежде найти книжки местного университетского издательства.
Копаемся на полках, выскакивает мужичонка в рубахе с короткими рукавами: «Вы чего тут вертитесь?» — «Мы книжки смотрим». — «А вы, собственно, кто?». — «Я — кандидат философских наук из Томска, только-что защитился». — «А вы здесь минут 15 побудете еще?» — «Да».
Он убегает, через 15 минут возвращается и говорит мне: «Я проректор по учебной работе, ректор Вас ждет, Ваши ключи от квартиры на столе». А поскольку у меня абсолютно ничего не было, и планов никаких — я выпустился из университета и буквально на последние деньги, последнюю стипендию уехал к другу, я и согласился. В итоге остался в Новокузнецке на восемь лет — преподавать философию. Ничего, кроме философии, я не преподавал никогда.
В конце 2000-х я переехал в Москву — заканчивать докторантуру Российского государственного гуманитарного университета. Далее работал ведущим научным сотрудником Института философии РАН, занимался молодым Гегелем, написал первую в стране интеллектуальную биографию Маркузе. Получил предложение сначала преподавать, а потом возглавить кафедру философии РАНХиГС.
Сейчас параллельно с этой должностью являюсь профессором Института общественных стратегий московской школы управления «Сколково», членом редколлегии Большой Российской Энциклопедии. Как ученый я много еще не доделал. Но на данный момент одно из главный моих достижений — определение феноменологии как генеалогии доверия к миру. Это мой концепт, мне потребовалось четверть века, чтобы его сформулировать. Ну и еще есть разработки, на мой взгляд, неплохие, по «домашнему миру», преобразованиям ближайшего и самого понятного.
В ТГУ я выбрал тот путь, по которому иду три десятка лет, не меньше. Мой научный руководитель Вадим Фролович Макаров взял меня 17-летним мальчиком, выпустил кандидатом наук. Университет дал мне половину всего, что у меня есть.
