Исследования Фонда «Общественное Мнение» показывают, что нынешнее молодое поколение (18–25 лет) плохо помнит дефолт 1998 года. Это заставляет многих усомниться в том, что современная молодежь сумеет преодолеть кризисный период с минимальными для себя потерями.
Воспитанные в относительно стабильные «нулевые» годы нынешнего века, они не имеют опыта самостоятельного выживания в условиях жесткого ограничения ресурсов, зато легко ориентируются в современном «потребительском море» товаров и услуг.
Скептики утверждают, что незакаленная дефолтом молодежь не сможет удачно адаптироваться к кризису, поскольку запросы ее слишком высоки, она не умеет экономить, обладает чрезмерным чувством собственной значимости и ощущением, что «все ей должны».
Как показали исследования ФОМа, 80% представителей нынешнего молодого поколения не помнят, какие именно события происходили в августе 1998 года. Только каждый пятый россиянин в возрасте 18–25 лет (19%) смог что-то сказать об этом.
Показательно, что молодые участники фокус-групп, рассуждая о дефолте, чаще говорили не «я», а «мы». Очевидно, что «лихие 90-е» имеют для нового поколения не личный, а исключительно семейный формат воспоминаний:
«Когда произошел дефолт, то очень сильно возросли цены. Первую неделю мы ходили по магазинам и просто смеялись. Ну, я не знаю, это какой-то истерический смех был. Ну, как говорят: не веришь, потом плачешь, потом привыкаешь. И вот первые ощущения, когда там все буквально в разы, ну, просто вообще первые дни не понятно было, как такое могло быть».
«Единственное, что я помню из своей жизни, что когда у мамы не было работы, ее сократили, завод закрылся, а папа работал – вот мама покупала четыре пачки масла на месяц, распределяла, мясо давала только папе, мороженое – по праздникам. Жили на одну зарплату, я это тоже помню. Вот это было, конечно, плохо».
«Я помню, мы зашли в магазин и на помененные десять долларов дофига всего купили».
Судьба семьи в «период выживания» оказала влияние на жизненные установки молодого поколения. Некоторые его представители прочно усвоили, что подобное может случиться в любой момент, а потому «надо запасаться впрок» (заметим, что дискуссии проходили в сентябре этого года, когда нынешний кризис еще был «чужой бедой»):
«После этого [дефолта] какое-то время все время хотелось по привычке покупать продукты впрок».
«Да, запасаться. И до сих пор недоверие к стране на основании этого».
«Я до сих пор вот так запасаюсь, вроде того».
Другие, более карьерно ориентированные участники дискуссий, напротив, уже тогда, в 1998-м поняли, что «лекарство» от кризиса – не сокращение потребностей, а достижение определенного уровня благосостояния, позволяющего не зависеть от внешних обстоятельств:
«Наверное, для меня на будущее сложилось мнение, что нужно учиться, получать образование, нужно найти очень хорошую работу, работать и не бояться таких перемен, и государству, наверное, не всегда нужно верить, нужно свое мнение иметь».
Характерно, что среди молодежи заметно меньше доля тех, кто считает, что кризис 1998 года имел исключительно отрицательные последствия для России (42%, тогда как среди россиян в целом так считают 52%). Каждый пятый представитель «нового поколения» (21%) уверен, что положительные последствия у кризиса тоже были.
Впрочем, обвинения молодежи в «неопытности» и низкой способности противостоять сложным экономическим ситуациям раздаются и за границей. По прогнозам экспертов, нынешнее поколение молодых европейцев и американцев, выросших в период политической стабильности и потребительского бума, также не избежит психологических проблем, порожденных необходимостью выживать в новой реальности.
