От редакции. Давненько не было на нашем портале мыслей вслух из одноименной рубрики. Напомним, так мы назвали формат, предполагающий размышления на темы, которые не поддаются рамкам репортажных, аналитических и прочих событийных статей. В этот раз «размышляет вслух» томичка Яна Ферштейн. Почитайте, дельные вещи пишет.
В нашем организме заложено огромное количество защитных механизмов. И самые крутые — у нервной системы. Вытеснение неприятных впечатлений, замещение одного воспоминания другим, менее травмирующим, филигранные механизмы адаптации к стрессовым условиям — у жестокого мира просто нет шансов! Пример из жизни: на второй день после рождения сына я достала из роддомовской тумбочки ежедневник и дрожащей рукой вывела: «Больше — НИ-КОГ-ДА!». Потому что прекрасно знала: уже через месяц мой заботливый мозг (как утверждают врачи) аккуратно заблокирует доступ к воспоминаниям об этом ужасе — и я ничтоже сумняшеся радостно потопаю заводить второго.
Мозг — хитрый. А вместе с периферической нервной системой они становятся талантливой бандой, работающей под девизом «стресс не пройдет!». Работающей, работающей… а потом вдруг раз — и не работающей. Все помнят, для чего в электронике нужны предохранители? Чтобы в случае чего с треском перегореть, защитив более важные детали. Вот так и нервная система однажды — бац! — берет и перегорает. И ты остаешься совершенно голенький перед безумным миром. Да-да, именно ты. Такой умный, нахапавший себе заботу о доме, сыне и муже, ведение семейного бюджета, новую сложную работу, общественную нагрузку и еще творческий проект на закуску («И компотик!»).
Начинается все вполне невинно. Бессонница, перепады настроения, беспричинные слезы, потеря аппетита. «Настроенье у тебя истерическое, скушай, доченька, яйцо диетическое». Списываем странности на безумный график и отсутствие выходных. Ничего-ничего, вот втянемся, подстроимся — и все пройдет.
Ага. Щас.
Пролог: «Доктор, я мур-мур?»
Однажды ты садишься в машину, чтобы ехать на загородную прогулку — и вдруг понимаешь, что сидеть не можешь. Лежать тоже не можешь, с большим трудом можешь дышать и разговаривать. Мир вокруг плывет и мерцает, чувство равновесия танцует ламбаду с артериальным давлением.
Возвращаешься домой. Пару часов с удивлением наблюдаешь за усиливающимся жжением в груди. Когда левая рука начинает отниматься, вызываешь «скорую». Диспетчер скептически выслушивает сбивчивый рассказ: «Расстраивались?». О майн готт, барышня, я тут умираю почти что, а вы меня про настроение спрашиваете!
Приезжает бригада, измеряет давление. «Расстраивались? Нервничали?» Рекомендует принять на грудь «тройчаточки» (смешанные в равных частях валерьянка, пустырник и корвалол), поспать и нанести визит неврологу.
На следующий день арендуем таксомотор и тащим свое немощное тело к врачу. Тело все еще отказывается ходить, сидя заваливается набок и по любому поводу включает режим «дрожание нижней губы, глаза на мокром месте, в душе неизбывное страдание».
«Агаа! — говорит невролог, — да у вас самый натуральный нервный срыв!». Прописывает успокоительное такое, успокоительное сякое и легкие транквилизаторы. На всякий случай. На всякий же случай рекомендует посетить психоневрологический диспансер на улице Яковлева, провериться у участкового психиатра на депрессию. Ну, вдруг.
«Ха!» — гордо отмахиваемся мы. Я и психиатр? Пфф, да за кого они меня считают? Сейчас попью две недели таблеточки и буду как новенькая. Я же всегда была ого-го! Кремень! Стальная леди! Да я из таких передряг выходила и других вытаскивала! Сами, короче, ходите к своим психиатрам, а я не такая.
Две недели пьем таблеточки, валяемся дома, смотрим романтические комедии, слушаем расслабляющую музыку. Много спим.
Через две недели, раскинув руки чаечкой, радостно бежим навстречу прежнему возу неподъемных дел. Бросаемся в него с утроенным энтузиазмом. Мы же отдохнули! Полечились! Теперь нам ничего не страшно!
Ага. Щас.
Акт первый: «Темно, и ничего не происходит»
Проходит месяц. Дела растут и множатся, нагрузка убийственно придавливает к земле, а вот продуктивность почему-то падает. Все время хочется спать (даже во сне). Кроме «поспать» не хочется ничего. Есть, мыться, одеваться, вставать по утрам, гулять на улице, выходить из дома, готовить еду, мыть посуду, читать ребенку сказки, общаться с людьми. Вообще разговаривать ртом. Лучшее занятие — молча лежать и смотреть в стену. «В детстве я не любил спать, потому что темно, и ничего не происходит. Теперь я вырос и обожаю спать: темно, и ничего не происходит».
Вы лежите на мятых простынях, смотрите в пространство, у вас внутри темно, и ничего не происходит. Однажды вы ложитесь в постель в пятницу вечером, а утром воскресенья понимаете, что не можете с нее встать. Совсем. У вас просто нет на это ни физических, ни моральных сил. Муж, в третий раз услышав фразу «ничего не хочу, и вообще жить надоело», запихивает безвольную тушку в машину и отвозит в диспансер на Яковлева. Да-да, в тот самый диспансер, куда вы так не хотели идти, ведь «я не такая, я жду трамвая». Трамвая она ждет. Девушка, ваша фамилия случайно не Берлиоз?..
В томском психоневрологическом диспансере совсем не страшно. Очень долго (потому что очереди) и скучно, но не страшно. Сначала идете на прием к участковому врачу. В регистратуре подозрительно интересуются: «Вы знаете, что у нас нет психотерапевтов, только психиатры?». Девушка, да мне параллелепипедно, главное — чтобы помогли!
Участковый врач деловито спрашивает: «Когда в последний раз радовались? Устаете ли на работе? Были ли суицидальные мысли? Часто ли плачете?». (На этом месте вы начинаете рыдать взахлеб. Со стороны должно выглядеть очень забавно: сидит тридцатилетняя тетка и ревет, как трехлетка).
«Агаа! — говорит участковый врач, — да у вас депрессия!». И выписывает направление в стационар.
После этого вас принимают штатные психологи (два разных), заведующий стационаром и персональный лечащий доктор, выписывают больничный лист. Настоящий. Потому что подтвержденная клиническая депрессия, если кто не в курсе, — официально зарегистрированное заболевание, которое может служить причиной временной нетрудоспособности и дает право на оплачиваемый больничный. Так что если кто узнал в этом тексте себя — может быть, не стоит дальше тащить неподъемный груз, а стоит получить законную врачебную помощь и отдых?..
В стационаре — хорошо. Приходишь утром, выдают таблетки. Кому назначили капельницы, у тех даже коечка есть своя в палате. Мне повезло отхватить волшебное комбо: капельницу от вегетососудистых проявлений и феназепам внутримышечно. В десять утра мне ставили укол, я ложилась на коечку, укутывалась пледом, выставив только руку с капельницей, и на пять-шесть часов превращалась в феназепанду. Божественные моменты! Лучшее, что случалось со мной за тот месяц. Крепкий медикаментозный сон без слез и сновидений. Все так же темно, и ничего не видно, только при этом еще и не хочется умереть. Красота.
«Яночка, я, честно говоря, ума не приложу, что с вами делать», — говорит мне лечащий врач через две недели. Врач в возрасте, опытная, и от этого мне немного страшно. Если она не знает, что делать, я-то как догадаюсь?
«Видите ли, — продолжает она, — всю положенную терапию мы с вами прошли. Но я не вижу существенных улучшений. Остроту симптомов мы сняли, а стабильности состояния так и нет. Нашему учреждению вам больше предложить нечего. Могу порекомендовать обратиться в НИИ психического здоровья в Сосновом бору… Ваш случай может быть им интересен. Попробуйте».
И разумеется, уже назавтра я сижу на скамеечке в полутемном холле НИИ ПЗ. 11 декабря. Три недели до праздников. Самое время на месяц упаковаться в необычную клинику с веселым диагнозом.
Продолжение следует…
Яна Ферштейн
